Легенда первая, живущая в стенах церквей, эхом звучащая в головах младых детей Божьих и зловещим шепотом слетающая с уст старших служителей.
«Иезуиты - дети, вскормленные в адской псарне».

Ты, малой, должен знать, что в далеком 123 году эры Расцвета на материк шагнуло зло. Но разумеешь ли ты, почему те страшные события окрещены столь помпезным названием «Великих демонов пришествие»? Уверен, что нет. Внимай мне остро, младой дух, я расскажу тебе повесть старых лет, что передаётся из уста в уста моей семьёй с самого заключительного дня, когда священнослужители сожгли последнего одержимого.

Последнюю адову тварь они настигли в поселке «Пограничный». Молодую девицу, одержимую бесами, наши с тобой братья преследовали с самого города Тоут. По говорам её знакомых, одержимой она была давно и очень долго держалась на первом промежутке, видно, Божье дитя боролось изо всех сил, но совладать с паразитами без сторонней силы невозможно, потому её сознание пало в неравной битве за собственную душу.

Она могла бежать дальше посёлка, не жалея ни сил, ни собственных ног, но жители закидали её булыжниками так, что дальше она могла только ползти. Зрелище было не из приятных: раздробленные ноги, стертые в кровь, всё тело было покрыто червоточинами, язвами, на некоторых ранах заметно копошились личинки мух. Но бесы гнали её дальше от служителей Бога, от наших с тобой братьев, уставших с дороги не меньше собственных лошадей. Молодая кричала, но её слова тонули в булькающих звуках и шепотках демонов, что говорили одновременно с ней. Зловещие голоса слышны были не только из её горла, но словно бы всё тело – сплошная глотка нечистой силы. А когда её верёвками стали тянуть к костру, приготовленного специально для неё, она упиралась, плакала и держалась за живот, пока не отошли воды – тогда все увидели, что она несла в себе ребёнка.

Демоны не знают пощады, сын мой, помни об этом.

Наши братья не смогли сжечь женщину, ведь маленькое дитя бережено Богом и никогда не будет подвластно для происков бесов – решили сначала принять роды. И вот, когда одержимую перестали тянуть к костру и привязали к тяжеленному бревну, послышался хруст реберных костей. Следом брызнула кровь и из живота потянулась окровавленная костлявая рука. Это зрелище так испугало всех, что они отошли на добрые десять шагов, пока неведомая тварь, само порождение Диавола, вытянуло из чрева вторую руку, просунуло голову и следом – вышло из неё полностью. Рождённое из женщины с помощью демонов, оно было похоже на человека, но без кожи и мясо висело на нем небрежно, будто переваренное в чьём-то желудке. Смердело гнилью и пропавшим молоком. Оно шагнуло на землю и все животные в деревне взвыли от лютого страха и боли, коровы померли тут же. Комочки мяса, тянувшиеся пуповиной следом за ним, демоном, что сумел воплотиться в нашем мире, вывались из развороченного тела, и жертва в последний раз со стоном выдохнула. И только когда мертвая тишина разразилась многоголосым детским плачем, все очнулись и тут же стали кидать в тварь убогую огромные булыжники, ножи и мечи, летели даже стрелы, но только один наш брат схватил бутылку с «горячей водой» и пустил в чудовище, приказав, чтобы крестьяне начали кидать факелы. Демон залаял, заскулил, стал метаться по улице, поджигая дома и не позволяя себя заколоть. Но победа была за силами Добра, сын мой. Вот только мало кто знает, но тех младенцев, что вскормила тварь заместо истинной их матери, так и не нашли. Было много предположений, что с ними сталось, и все они уверяют – дети не выжили, дети мертвы.

А имя им всё равно дали. И теперь, когда о них заговорил весь мир, верховные священники наши роются в архивах, пытаются возобновить расследование многовековой давности, с целью узнать хотя бы количество появившихся тогда на свет Иезуитов. Знаешь, что мне кажется, младой дух? Недолго Церкви осталось стоять, как и жить тем, кто кровью связан с тем происшествием в последний год гонений демонских отродий.

Варианты:
- мертворожденные дети, забранные демонами
- обозлившиеся меченные (?)
- полудемон, получеловек (легенда первая)
- шаман, связавшийся со злыми духами и не погибший, подчинивший их своей воле

Байки города Тоут (сборник).

В НОЧЬ, ЧТО ВСЕХ ЛЕТ ДЛИННЕЕ^[1].
«Смерть наступает за пять секунд».

Вы всё «хиханьки» да «хаханьки», а я был там: возле того города, что назван как имя земного бога. И знаете, что? Я бы сжёг его дотла. Вы бы тоже возжелали этого, коли б посетили те южные земли — северяне сущие котята по сравнению с югом. Недаром оттуда никогда не дует ветер, не даром, чёрт возьми.

Я был в деревушке у юго-восточного подножия хребта. Обычные земледельцы, оторванные как от города, так и от собственной провинции, по сути, тащемта, бесхозные ребята. Гулял там и видел, что окраина находится в лесу, беснавый который... да. Подивился так ещё: это ведь надо же какими храбрыми и дурными нужно быть, чтобы строить свои дома на болотах! Поди, ночью в двери твари скребутся, а то и на чай заходят да мясца просят.

И чёрт болотный меня дёрнул попроситься к ним на ночлег! Ха-ха, да какие твари. Нечисть болотная рядом не стояла. Пронзительный человеческий то ли вой, то ли вопль доносился из лесу.

Ох, дурак я, по утру седых волос не сосчитал на собственной макушке, а сельчанам хоть бы хны —выспавшиеся, радостные. Утром уходил в спешке — так мене из лесу окликнули! оборачиваюсь и никого. Тишина, словно послышалось. Чёртово местечко.

«Пять секунд, пять секунд
Мальчику на то, чтобы умереть
Пять секунд, пять секунд
Мальчику на то, чтобы пропеть

В маленькой деревне с востока хребта
Темный-темный лес тянет свой туман
Вдоль улочек узких, вдоль домиков хлипких
Болотная нечисть ползет, хочет съесть их

Ночью сельчанам не спится
«Со страху как бы не спиться!»
А гости ночные плачут и стонут
Очень хотят всех утащить в омут

Старуха зима вот-вот - у порога
И глазки голодные сверкают с дороги
Завопили твари, затрещали двери
«Тащите ребёнка в ночь, что всех лет длиннее!»

Пять секунд, пять секунд до заветной ночи
Маленький мальчик по пояс в болоте
Хруст костей, тоненький вскрик
А вокруг никого - все ушли!

Минуло много-много лет
Села того давно уж нет
Темный лес не тянет болот
Гости ночные не беспокоят народ

Только слышит каждую ночку
Каждый, кто идет в одиночку
Как кто-то надрывает глотку

Пять секунд, пять секунд
Мальчику на то, чтобы умереть
Пять секунд, пять секунд
Растянувшиеся на парочку тысяч лет!»

Сказания о лесных духах (сборник)

«Я изведал уйму дорог и выслушал целую кипу сказок, знакомился каждый раз всё с новыми богами, сыпал им табаку, и молоком кормил всех духов. Но всякий ветер стремился разорвать паруса моей небесной бригантины, словно небо не желало качать меня в своей колыбели. Тучи, ураганный ветер — настоящую сечу для моего корабля задумал неведомый мне недоброжелатель. Я держался дольше всякой птицы; был упорнее, чем векового времени дуб, но гнев Стрибога был неумолим и беспощаден.

Я прошел, мой мальчик, версты нехоженых полей и слушал сказки лесных божеств. Духи кормили жирным козьим молоком, а я звал их посидеть со мной вокруг костра, выкурить трубку другую и спеть давно забытые мной слова: о малой родине своей на западном краю; о матери, что, наверняка, всё ещё готовит ужин на троих; об отце, который больше никогда не сядет с нами.

Я смиренно провожал глазами уплывающие в облака корабли, стоя на краю древесного мира. День за ночью, неделю за годом. Знаешь, у каждого древа — свои сто сотен грустных историй, у духов найдется пара смешных воспоминаний от свиданий с колдунами, а боги ухмыляются всякий раз, когда спросишь про то, что было «до».

Кое-что я, всё-таки, понял: боги знают несоизмеримо много (и все они на одно лицо!), а у духов всегда найдется немного табака и рома на вечер мерзлый. Садись ближе к костру, парень, близится к порогу царства сварливая зима — я чувствую, как стынет под моими корнями земля.»

«Я открываю глаза:
Дурни черти пляшут вокруг свечи, базланят бранные песни и от топота трещит кровать. А смелый домовой в час темный спит в теплой матушкиной постели, медовухой сдобренный и хмельной.
Тс! Слыш? Калитка воет на ночных гостей, и бездомных духов очи петляют средь ветвей. Ищут младые лярвы дом свой прежний, дом родной, да имени забывши, лица незнавши — никто их больше в дом тот не зовет! И я, беду окликая на себя, тянусь к окну: в ворохе взглядов ловлю один одинокий — бритвой холодной проникнул в дом, сквозняком в уют вековой, да оставил след некрасивый, ой, след дурной! Родичи, миленькие, молитесь по беспризорную душу мою! Сердце плачет любовью, любовью роковою, и тянется рука к лику неживому!
Я открываю глаза:
Стелется под ногами козья зга, трава щекочет ноги, бедра и, быть может, уши — или это листва? Тьма совсем бездомных взглядов и среди них ловлю один одинокий — свой ледяной. Одичалый.
Душе покорно любое место и время ей не рок. Но позвавши духа — забудь и имя своё.»

Будьте здравы, земляне.
Мы - островитяне.
Живем высоко над вами,
Не ведая вашей цивилизации великой
Из-за густоты наших белоснежных облаков.

Будьте живы, земляне.
Мы - островитяне!
Правду говорят святые писания,
Что Господь сошел на Землю
И сжег всех грешных, благословенных
В сады певчие вознеся?

Гой-еси, земляне!
Мы - островитяне!
Видели ли вы дракона,
Чья снегов белее чешуя?
Когда Тьма мороком опустошая
И уродуя ваши дома,
Он, Громовой, уносил с собой
Островок наш ладный в небеса.

Эй вы, живы ещё, земляне?
С вами всё ещё островитяне.
Где ж вы, гниды, спрятали дирижабль,
На котором нас забросили в такую даль?

Земляне.
Мы не ведаем, что случилось с вами
И почему вокруг нас всё гуще тени.

Земляне.
Ответьте.
Эй.
Земляне?

Спите, медведи, крепче,
Только началась зима,
До весны, ой, далече!
Ждите, зиму клеймя.

А пока
Ослепленный снегом ветер
Бьётся в деревенские дома,
С петель срывает двери,
Врата
Отворяя шкурам в белом цвете.
И мать подходит к колыбели,
На неё смотрят глаза зверя.

Спите, медведи, крепче,
До весны ещё двенадцать зим,
До весны, как до весны далече!
Ждите, и не верьте ветрам косым.

А пока
С гвоздя сорвётся сновидец птичий,
Разорвав все семьдесят два узла.
Нырнёт спящему в грудное лоно
И ясны очи направит верно
В горло,
Дыхание сердца проглотив.
«Я принес благую весть, - прошепчет птица, -
Эта страшная зима тебе больше не приснится».

Спите, медведи, глубже
Погружайтесь в сон.
Пахнет ветром южным,
Стало быть до весны далеко.

А значит
Померкнут городские огни.
Скрипуче завоют вековые стволы,
Вечность обретая в объятьях зимы.
Люди, забывшие истории годы,
Старых песен не вспомнят, словно невзгоды
Всегда обходили стороной.
И беззащитных
Ночь всех утянет в безмятежный сон.

Стало быть, сегодня,
Нечистой силы мастер
Пустит на порог химер.

А пока.
Спят медведи под елью двенадцать зим подряд,
Они давно забыли как выглядит заря,
Исхудалые и гнилые
— тише! —
Медведей Мары не будите.

Пусть все твои раны будут смертельными, мой кровный враг.
Голоса наших Дедов ты променял на письмена мертвых землян
И собственных детей, не заметил, как проиграл упырям!..
Пусть все твои следы будут известны волкам, мой брат.
Хунну.

Пожелай нам, Хельга, удачи — мужьям и женам, детям нашим,
Ибо велик свет широкий и нам его весь суждено пройти,
И хоть Тародан, горным людям Сын, верно бдит дыханье гор
И над головою мчат корабли, радостно трубя нам горн:
Мелькают меж дайг вражи кровожадных огни.
Пожелай нам, Дочь, удачи — с остальным мы справимся одни!
Марадины.

Восславим же Короля, бессмертный лик войны!
По воле его Древо Терний простирает свои чёрны ветви на сотни миль:
И ты, человеческое отродье, на них будешь висеть, представ пред взором Тьмы!
Мы на машинах ревущих отправляемся в ад — и утянем за собой весь мир.
. . .
Не пой молебен, гнусная челядь,
И мысль о чудесном спасении прекращай лелеять.
Туда ведут все пути.
Ну что, аминь?
Мореданы-Грешники.

Во плоти ко мне аль дымом сизым — явись.
Прильни к моей двери аль сорви с петель,
Туманом тихим спустись на стадо моих овец
Аль слижи! накрой чередой лавин.
— явись —

Не шуми — возьми в пасть палец,
коль не дрогнешь, не схватит судорогой мышцы,
так и быть, доживешь до весны.

Так тому и быть, косолапый друже!
Не дрогнет рука на кручке двухстволки
и порохом не окрасит ветер.

Ну, а если вдруг, в одну из суровых зимних пор,
лешак дурной забредет в берлогу
аль беспокойный сон взбредет присниться,
так или иначе — ты прикусишь лапу:
дрогнет палец на кручке двухстволки
и, стало быть, до весны...

Не шуми — зимой ближе к сердцу дьявол,
в промерзлой земле спит рядом,
ждет весны — когда, быть может,
станет кому-то важен.

Не шуми. Позволь всем дожить.

[indent] Как-то в деревне ходил мужичище, тринадцать вершков точно, да пыхтел, пыхтел не унимался всё никак, раздраженный гаркал на все живое, а порой и мотыгу свою, кормчую, как с дури треснет по бревнушке - щепки по округе летят да брань, с кой все заборы гнутся. Народ в деревне устал по утру не с песней петуха вставать, а от голосищи злобной, так и затолкал мужика к бабке-знахарке.

[indent] У бабки той гостил ведун нездешний, шаман - говорят, в загоне козьем знахарки лося его видели, чьим ходом сюда по весне просунулся. Мужичище проклял всё, на чем свет стоит, пока дрался с болотом, на котором стоит хата, да присмирел, как зашел и под взгляд дремучий шамана попал. Говорили ездоки наши по другим весям, что глаза у шаманов - чистые настоль, что всякую тварь и её тень различишь в них (да себя не узнаешь).

[indent] Знахарка про беду знала, а шаман как возьмет, как встанет и мужику тому по шее похлопает ладонью острой — и мужик тут же просветлел. Больше не ругался, жену обогрел у сердца да соседом отзывчивым стал.

[indent] Седьмая кость в позвоночнике болит и ноет, когда рука чья-то не отпускает, натирает и давит неживым весом, вот и искажает звуки в самой глотке, нашептывая всякой черни, а человек страдает, пока не сдастся.

[indent] У мужика того, оказывается, по осени друг имя землям болотистым отдал, спасти пытались, да так и помер, перекинутый через спину мужичищи. Так вот его и носил он, пока шаман не увидел и не отцепил мертвяцкую руку. Говорит, от мертвеца обычно друзья и семья избавляют, руки живых в сто крат упырских объятий сильнее.

Правда, мужик летом этим же умер от болотной корки. А через месяц у его жены шея болеть начала.

\\ весь Яроч, западная стена вершины Яр гор Марад, «Поверья марадин».